Он сумел прыгнуть в воду до того, как грянул взрыв. Что да, то да. И даже сумел сделать несколько больших гребков — так что взрывная волна только качнула его, словно бумажный кораблик, и обрушила на него лавину воды. Однако она Макса не потопила. И он даже принялся искать в воде Гастона — который выпрыгнул с ним вместе, но теперь бесследно исчез. Макс, сам оказавшийся под водой, крутил головой вправо и влево — тратя уходящий из легких воздух. И, забывшись, даже попытался позвать своего пса — так что чуть было не захлебнулся сразу же. Всё было бессмысленно: ньюфа рядом с ним не было.

Искореженный электровоз опускался на дно водохранилища. И вокруг Макса опускались на дно, наподобие уродливых штопоров, обломки погибшей машины. И вот так же, должно быть, пошел ко дну его пес, так хорошо умевший плавать: зашибленный какой-нибудь железякой или убитый взрывной волной.

«Не успел, — только и подумал Макс, — как и я всегда не успевал». И за долю секунды у него в памяти промелькнули строчки — уже не из Эдгара По, а из Стивена Кинга:

Я вам скажу, чтоб знали вы

И помнили всегда,

Что есть и у собак свой рай,

И он ушёл туда14.

Он заплакал бы — но это отняло бы последние остатки его дыхания. И он устремился к поверхности, кое-как подгребая руками.

Он всплыл — на секунду или две. И даже смог сделать глубокий вдох. Но в этот самый момент по воде перед ним промелькнула тень, а потом прямо над головой Макса, почти задев его крылом, пролетела какая-то большая птица — должно быть, чайка. Она даже и не думала его атаковать — просто проскочила мимо. И Макс даже понял это. Точнее, поняла какая-то одна его часть — ведавшая логикой и здравым смыслом и доподлинно знавшая, что никогда прежде он не страдал орнитофобией.

Но вот другая его часть — неведомая ему самому — среагировала прежде, чем он успел взять её под контроль. Дикий, иррациональный страх накрыл его, и Макс, вместо того, чтобы плыть прочь он взорвавшегося локомотива, снова нырнул — ушел под воду так глубоко, как только сумел.

Может быть, ему еще удалось бы этот панический страх одолеть, снова вынырнуть. Но тут уходящий на дно электровоз издал низкий животный стон и начал затягивать Макса в тугую водяную воронку. И выбраться из неё он уже не мог: был слишком вымотан всем случившимся.

Макс тонул — шел ко дну, почти этому не противясь, — лишь изредка пытаясь взмахивать руками и сучить ногами. Он слишком обессилел. После бессонных ночей, после бегства от добрых пастырей, после трансмутации, которую он прошел без наркоза, после гибели Дениса, после убийства Розена, после потери Гастона он ощущал себя опустошенным, как та колба, из которой был извлечен весь экстракт его имени.

Он вспомнил, как выглядела его мама в тот день, когда он видел её в последний раз — какой молодой она была! Моложе, чем он сейчас — если брать его всамделишный возраст. Вспомнил своих бабушку и дедушку — оба не дожили до его невероятной славы. Не дожили даже до того дня, когда их внук окончил университет. Смерть единственной дочери подкосила их куда сильнее, чем это в детстве казалось Максу.

Он вспомнил и то, как нес Гастона домой из собачьего питомника — толстолапый комок шерсти,

(…есть и у собак свой рай)

который грел, как маленький сопящий чайник, его грудь за отворотом куртки.

И еще он вспомнил — придержал это воспоминанье на самый конец — их единственный с Настасьей поцелуй: на собачьей площадке мотеля «Сириус». Он решил, что хочет уйти именно с этим воспоминанием. И начал закрывать глаза — надеясь, что хоть на миг увидит на обратной стороне своих век Настасьино лицо.

Но в этот момент он вдруг увидел кое-что другое — кое-кого. Черное мохнатое существо со смешно выпученными под водой глазами плыло к нему, мерно и часто загребая широченными лапами с перепонками между пальцев. И у этого существа сил явно хватало — чтобы вытащить их обоих. Макс обхватил пса за шею, и тот мгновенно потянул его вверх — стремительно, как если бы у него имелся моторчик где-то под мягким брюхом.

6

Настасья чуть помедлила, прежде чем откинуть полог белой медицинской палатки, которую накануне развернули прямо рядом с железнодорожной платформой близ Клина. Она знала, кого увидит внутри — и не чувствовала, что готова к этой встрече. Вся её жизнь пошла кувырком за минувшую неделю. И теперь, она знала, её ожидает еще один — чуть ли не самый гадкий — кувырок.

В палатке стояло четыре кровати, но только на двух из них лежали пациенты. Одну занимал отец Макса — Алексей Федорович Берестов. А вторую — вроде бы занимал её дед.

Берестов-старший спал — вероятно, под воздействием какого-то лекарства. Его одеяло было сдвинуто почти до пояса — день выдался очень жарким. И Настасья видела, что мощную грудь бывшего байкера крест-накрест пересекают бинты, удерживающие регенерирующие пластыри на швах. Макс ей сказал: его отцу повезло. Сквозное ранение оказалось неопасным: пуля Дениса Молодцова не задела жизненно важных органов.

При мысли о Молодцове Настасья перевела взгляд на другую койку — возле которой сидел на табурете Макс, поглаживая одной рукой голову своего пса. Гастон расположился на полу возле его ног: ловкий игрок в прятки, увязавшийся за своим хозяином и спасший ему жизнь. Как только Настасья вошла, пес вскинулся — но не стал подбегать к ней: понял, что она сама сейчас к нему подойдет.

— Хороший мальчик, хороший! — Настасья подтянула к койке еще один табурет, уселась на него и ласково потеребила уши ньюфа — одно из которых всё ещё оставалось слегка припухшим после схватки с собаками-людоедами.

— А со мной не хочешь поздороваться? — спросил её дедушка.

— Привет. — Настасья старалась не глядеть в его сторону. — Как самочувствие?

— Отлично! Давно уже так себя не чувствовал.

— У твоего дедушки были очень серьезные химические ожоги, — сказал Макс. — Но, по счастью, мы изыскали возможность с этой проблемой справиться.

— Понимаю. — Настасья сама расстроилась из-за того, сколько обиды прозвучало в её голосе. — Ну, и какие планы у вас… у тебя на будущее?

— Мы с Петром Сергеевичем займемся тем, чем и собирались: доработкой и внедрением его открытия. — Макс решил, вероятно, что произнеся «вас», она имела в